Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Никому не двигаться! Всем руки на потолок!

По-моему, больше других удивился водитель. А я уже ничему не удивлялся. Только подумал про себя:

«Вот где, оказывается, пряталась сообщница! А я-то гадал!.. Что ж, придется и так называемой Гале немного отдохнуть. Беда лишь в том, что женщины — народ нервный, руки у них в ответственный момент трясутся и пули летят куда попало».

— Пригните головы, уроды! — рявкнул я, искренне надеясь, что команда будет всеми (или почти всеми) выполнена, и одновременно переводя все внимание Гали на себя — а уж я-то успею отследить направление её дрожащего ствола!..

К счастью, ей так и не удалось выстрелить. Иголочка вонзилась в пухлую девичью щеку, повыше линии ноздрей (грязновато с моей стороны, ещё бы чуть-чуть — и в глаз). Но уже некогда было думать ни о чем! К тому моменту я полностью выкинул из головы — даже как запасную — версию о том, что Паша заодно с ними, поэтому и оглядываться не стал, когда выпрыгивал наружу. Теперь ведь всё могли решить доли секунды.

Но потом, чуть позже, поравнявшись со скалами и зафиксировав впереди удаляющегося Мыгина, я не столько увидал, сколько почувствовал: кто-то все-таки бежит за мною. Я очень коротко посмотрел назад и понял, кто — Наташка. Она, похоже, была в кроссовках, но это все равно не давало ей никаких шансов догнать меня. А велики ли были мои шансы? Мыгин оторвался уже метров на двести, и главное, я даже не представлял себе, куда и зачем несется этот сумасшедший.

А Верба вдруг закричала мне в ухо, что было мочи:

— Ты должен остановить его любой ценой!

— Что я и делаю! — огрызнулся я.

— Сколько до него метров?

— Сто пятьдесят, не меньше.

— И ты не можешь попасть со ста пятидесяти метров?!

— Во-первых, из «беретты» такое весьма проблематично. А во-вторых, я не буду в него стрелять, Татьяна.

— Хорошенькое «во-вторых»! — прокомментировала она. — Тогда к чему вообще «во-первых»?

А потом словно очнулась: что это мы разговариваем, будто сидим дома за чашкой чая?

— Как это ты не будешь! Я приказываю тебе!!

— Нет, Верба, — сказал я твердо.

— Ты с ума сошел. Мы же на войне. Это приказ!

— Нет, Верба, мы не на войне — мы в сумасшедшем доме…

«Как это можно, — думал я, — так быстро бежать и так неспешно разговаривать? Может, я вообще сплю?»

— Но ты хоть помнишь, о чем говорил Нанда? — Верба решила зайти с другого конца.

— Помню, — ответил я, — но стрелять не буду. Лучше конец света, чем мне убийцей стать.

— Псих! — прошептала она почти с восторгом. — Достоевщина какая-то!

И в этот момент Мыгин остановился, поднял вверх руки со странной черной коробочкой не больше компакт-диска по габаритам, и замер. Я подбежал уже метров на пятьдесят. Еще чуть-чуть — и можно применять иголки.

— Он остановился, — доложил я. — Держит на вытянутых руках какую-то коробочку.

— Кошмар! — выдохнула она и добавила чуть не плача: — Стреляй же!

— Но мне не попасть по коробочке, — сообщил я жалобно. — Я же все-таки не Вильгельм Телль.

— Тогда беги к нему, — устало согласилась Верба.

И в этот момент в ушную горошину ворвался голос Тополя.

— Идиоты! — он почти визжал.

— Кто? — спросили мы с Вербой в один голос.

— Они сейчас накроют его лазерным ударом, — прорычал Леня Вайсберг.

— Как накроют? — не понял я. — Через сколько?

Леня замешкался:

— Да секунд через пять… Ложись, Мишка! Ложись!!

Но, видно, я не собирался сегодня выполнять ни одного их приказа, я рванулся вперед как спринтер, надеясь все-таки успеть вытолкнуть Игоря из-под удара, и я кричал ему, только ему, громко, отчаянно, истошно:

— Игорь! Уходи оттуда, уходи!! Они убьют тебя, Игорь! Уходи!!!

Но он стоял, как памятник самому себе, все в той же позе и не реагировал на мои вопли ни единым жестом.

Потом я споткнулся и все-таки рухнул на каменное крошево, раздирая в кровь ладони, локти, колени…

И в ту же секунду жахнуло. Яркая вспышка осветила все вокруг, и адский жар опалил мне вытянутые вперед руки, тошнотворно запахло паленым мясом.

Я не хотел смотреть туда. Я не хотел даже вставать. В ухе верещали разные голоса, я их не понимал. Что они там лопочут? Зачем? На каком это языке? А потом мимо простучали шаги, и я медленно, с усилием поднял голову. Возле обугленного трупа Игоря Мыгина стояла на коленях Наташка и выла. Выла тихо и страшно, как жалкая побитая собака. Я не мог больше этого слушать. Я встал и пошел назад к автобусу.

Но там уже не видно было никакого автобуса. Там урчали какие-то джипы и вертолеты стрекотали, и торопились куда-то разноцветные спецназовцы с автоматами наперевес, и я наконец, расслышал голос Вербы, уже совсем слабый, он с трудом прорывался сквозь всхлипы и монотонно повторял всего лишь один вопрос: «Ясень, ты жив? Ясень, ты жив? Ясень…»

— Да жив я, жив, хватит скулить! Скажи мне лучше, кем я отсюда уеду: особо важной персоной, арестантом в наручниках, или все-таки самым обычным челноком?

— Именно это волнует тебя сильнее всего? — ещё дрожащим голосом поинтересовалась Верба.

И тогда я вдруг вспомнил, с чего все начиналось:

— А как же точка сингулярности?

— А никак. Не получилось никакой точки.

— Что же получилось? Запятая?

— Можно и так назвать, — рассудила Верба. — Но скорее это все-таки многоточие…

А Тополь мрачно проворчал:

— Опять гэбуха нас обскакала!

Я хотел сказать ему, что это не гэбуха, а ЧГУ, ясно же было, что Лубянке сегодня подобные фокусы не под силу, но какая, в сущности разница? Может, гэбуха для Тополя — не более, чем собирательный образ врага?..

И вдруг из толпы этих сумасшедших солдат всех армий мира выскочила моя Белка вместе с Рюшиком, они кинулись мне на шею и заплакали оба.

— Успокойтесь, все обошлось, — шепнул я им.

Откуда я знал, Господи?! Если б я ещё мог объяснить хоть самому себе, что здесь вообще произошло!

Часть третья или Нечто вроде эпилога

1

Писатель и музыкант Юрий Булкин проснулся утром с бодуна, глотнул пива — запотевшая бутылка стояла возле кровати, заботливо извлеченная из холодильника сестрой Зиной, — и сразу подумал: «Что это было?»

Он хорошо помнил, как вечером притащился толстый радостный, как всегда, Кондратюк, ответсек областной молодежной газеты, на которую Булкин уже давно не работал, но с коллективом продолжал дружить, и они снова пили, причем совсем не оригинально — все ту же водку. Почему ту же? В каком смысле? Юрий попытался нашарить в гулком пространстве распухшей головы, что же происходило до появления в квартире Кондратюка, и вот тогда явилось его мысленному взору нечто совершенно невероятное, просто абсурдное.

Воскресший друг юности из самой Москвы Мишка Разгонов, прилетевший теперь в Новосибирск на военном самолете, добравшийся до Томска на такси за три часа, и улетевший обратно опять же через Новосибирск. И этот погибший в девяносто пятом, но затем таинственно вернувшийся к жизни Разгонов мало того, что пил с ним водку, так ещё и оставил на память свой роман в компьютере и пятьсот баксов рядом с клавиатурой — на покупку принтера. Все это всплыло в памяти очень отчетливо, но показалось уже полным бредом. Юрик даже не стал задавать вопросов Зине — постеснялся. Самолично дошел до компьютера, на всякий случай не выпуская бутылки пива из рук.

Никаких денег рядом с клавиатурой, конечно, не лежало, зато в директории, озаглавленной Булкиным «Friend’s books», обнаружился огромный, в два с половиной мегабайта текст, подписанный именно Михаилом Разгоновым. «Пора выпить водки», — решил про себя Булкин и пошел на кухню.

А Зина после объяснила ему, что деньги просто спрятала от греха подальше.

— Приезжал твой Разгонов, на самом деле приезжал, — сказала она. — Очень симпатичный парень.

Тогда Юрик сел за компьютер с намерением почитать Мишкин роман, однако для начала залез в почту, да так и остался там. Обнаружив в адресной книге новую строчку с координатами Разгонова, принялся набирать текст трогательного послания. Письмо получилось жутко длинным и до невозможности художественным. Собственно, адресату он его так и не отправил, а, слегка переделав, на следующий же день послал в один популярный красноярский журнал. Рассказ напечатали. И ещё в ту же ночь из письма естественным образом вылупилась песня. На строчке «воскресают друзья, если верить, что смерть не дотянется лапой костлявой…» в голове у Булкина самопроизвольно зазвучала музыка, и уже через минуту в первом приближении было готово нечто вроде:

Воскресают друзья,Если верить, что смертьНе дотянется лапой костлявойДо меня и тебя,До уснувших сердец…Поживем ещё раз на халяву!

Песня стала хитом на местном телевидении. А позже её даже удалось продать в какой-то столичный сборник.